Смыслы. Роли. Строки. Кофе

Вдова:

Дз-з-з-з, дз-з-з-з.

Нет, этот звук вибрации телефона под подушкой не воспроизвести. Его надо впустить внутрь, в мозг и кровь. Точка отчета среди множества подобных.

Штангист. Пачкает руки магнезией. Склоняется над штангой. Хват одной рукой, другой. Отрыв веса от пола. Вытягивает руки, сжимающие гриф, вверх, приседает под навалившейся тяжестью. Потом с трудом, вызывающим и сострадание, и удивление, выпрямляется. Неотвратимо, напрягая каждую мышцу, натренированную, ставшую уродливым канатом.

Шесть тридцать утра – моя штанга. Рассвет нового дня – постепенное поднятие на ноги, с грузом, давящим на позвоночник и руки.

Очередная встреча со своим «я», пугающая, не дающая ответов.

Шаг-рефлекс белки в колесо, поджидающее ее, легким проворачиванием приглашающее бежать быстрее – в комично-ограниченное никуда.

Сажусь на кровати. Покадрово: лечь на бок, извлечь телефон, отключить будильник, приподняться на локте, заставить себя сделать рывок, сгруппироваться, сесть.

Тьма зимнего утра, мистические силуэты предметов в комнате – все будто продолжение сна.

И я верю, что сплю. Живу во мраке, живу во сне. Это убожество, работа в пустоту и гнетущая длань будущего, состоящего из ряда бесчисленных клонов одного дня, разве что с небольшими вариациями в сторону еще большей уродливости – это не может быть реальностью. Реальность была тысячу лет назад, когда мир сиял красками неразрушенных идеалов, горланил песни беспечного и самоуверенного максимализма и бойко, прямо-таки оглушающе, отбивал степ веры в лучшее: в людях, в себе, в жизни.

Босой ногой начинаю вычерчивать дуги по теплому крашеному полу, цепляясь пальцами за зазоры между досками – ищу тапочки.

Обуваюсь, прохожу на кухню. Щелчок по выключателю. Энергосберегающая лампочка зажигается через несколько секунд. Резкий свет – разверстая и тут же захлопнувшаяся за мной пасть динозавра.

Ам. Началось.

Исходная позиция дня: наклон, хватка на холодящем железе грифа штанги.

Накормить кота – первый миллиметровый отрыв дисков, весом свыше ста пятидесяти килограмм, от пола.

Принять душ – руки вверх и присед под пригибающим к земле грузом. Смотреть только вперед – нельзя иначе.

Кофе – допинг. Чтобы неуклонно, атлетически и механически мысля, выпрямиться, держа вес над своей головой.

Кофе – аромат отторжения и гнева на действительность, с которой не знаешь что делать, а потому постоянно спрашиваешь, твоя ли она.

Бодрит.

Кофе – специя из пыли повседневности, сладко обжигающий, щиплющий бархатистым послевкусием горечи вкус отчаяния, когда из цикличного завихрения «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека» и «Аптека. Улица. Фонарь» ты, тычась во все грани смыслов и риторических вопросов, ищешь выход.

Пробуждает. Повышает артериальное давление.

Кофе – цвет твоего дня, твоей словно паразитирующей в организме сонливости и твоего страха, что это или никогда не закончится, или закончится слишком быстро, который ты по желанию разбавляешь молоком своей надежды, что, может, сегодня будет чуть легче и приближенней к иллюзорно беззаботным будням юности, или несколькими миллилитрами сливок своего неплохого настроения, потому что в книге, что была открыта тобой, обнаружилась мысль, требующая критического осмысления, или каплями лимонного сока – твоей усталости, кислой, но ярко ощущающейся.

Кофе – штамп, который неспешно глотаешь из кружки, к ней ты штампованно привязана, в удушающе привычном, заштампованном предметами быта антураже своей кухни, освещенной глупейшим штампованно прямолинейным и абсолютно искусственным источником, а за окном штампованно естественная тьма утра, видимо, впавшего в кому, не собирающегося пробуждаться, и зимний штампованный холод жизни, превратившейся неожиданно в обыкновенную смерть.